Чёрная (Кочешкова, Грибанова) Александра Сергеевна

Родилась она 23.04.1904г в селе Борки Корчевского уезда Тверской губернии.

Отец - крестьянин деревни Выползово Пореченской волости Калязинского уезда Тверской Губернии Сергей Михайлович Кочешков, 27 лет.

Мать - крестьянка села Борки Кочешкова (Голубева) Татьяна Дмитриевна. Таким образом, радилась она по месту жительства матери, а не отца, т.е. отец был пришлым в этом селе, как сказали бы на Украине - приймаком.

Воспреемником при крещении был её дед - Дмитрий Сергеевич Корелин - Голубев и крестьянка из д. Городище (за Волгой) Марья Петровна Осокина.

Выписка из метрической книги

Со слов Вали Прикотовой, бабушкина сестра Клавдия рассказывала ей, что отец бабушки (Кочешков Сергей) был сначала извозчиком, а затем - бурлаком, таскал баржи по Волге. Родионов Н.П. рассказал, что Кочешков Сергей выстроил себе новый дом в Борках, почти напротив родителей жены (Голубева).

У бабушки было две сестры. Старшая - Мария, 1903 года рождения и младшая - Клавдия, 1906г рождения.

Шура стоит, рядом сидит её сестра Клава.

Умерли родители бабушки оба рано. Со слов Родионова Н.П., умерли они от тифа в один год, где-то в отдаленном городе на Волге. Люся в этой связи, ссылаясь на слова бабушки, вспоминала о Рыбинске.

Год смерти родителей бабушки дискутировался по воспоминаниям дочерей от 1911 до 1914-го (когда бабушке было около 6 лет - со слов Вали, или 9 лет - со слов Раи и Люси). Но в 2011 году чудом нашлось такое письменное свидетельство о детстве бабушки, которого мы и ожидать не могли. Через Интернет меня нашла моя 4-юродная сестра Аня Голубева, у которой сохранились воспоминания Екатерины Михайловны Голубевой-Красовской, которая была женой дяди бабушки. Мы не знали о существовании этих воспоминаний, и даже бабушка, навещавшая Голубевых в 1953 году, ничего о них не знала. И вот поди ж ты... Это - настоящее чудо для нас.

Процитирую же фрагменты из этих воспоминаний, касающихся бабушки. Полностью эти воспоминания мы с Аней начали публиковать здесь. Мои комментарии к тексту воспоминаний даны в [квадратных скобках].

1915г, февраль - март, СПб, Лигово, дом Красовских. "В одно из воскресений приезжает Миша [Михаил Дмитриевич Голубев-Карелин, сын Дмитрия Сергеевича Голубева, дядя бабушки Шуры] очень расстроенный. Умерла его старшая сестра [Татьяна], вдова, оставила после себя троих девочек, круглых сирот. Старшую девочку 12 лет [Марию] взяла его вторая сестра [Мария Дмитриевна Шагова (в девичестве - Голубева, впоследствии - Шонина], у нее один сын [Григорий Георгиевич Шагов], живёт она в Одессе хорошо, только недавно взяли её мужа [Георгия Георгиевича Шагова] на войну. Вторую девочку 10 лет [Шуру] привезли Мише, а младшую, 8-ми лет [Клаву] взяли родители Миши [Голубев Дмитрий Сергеевич с женой]". [Михаил Дмитриевич только недавно (в Рождество) обручился со своей невестой, свадьба ещё впереди (после Пасхи), а тут - такая обуза будущей семье! Естественно, что будущая тёща возражала против этого. Получился первый семейный конфликт в будущей семье.] - И вот теперь я с Катей должен буду её растить и воспитывать, - добавил Миша, рассказывая про это несчастье. - Ой, что вы! - возмутилась мама. - Я Катю не отдам, как хотите поступайте с девочкой. Она у нас такая тихая, где ей воспитать ребенка, да ещё она какая неизвестно, что же, выйти замуж да слезы лить? Нет, нет, этого не должно быть! - горячо говорит мама. - Но куда я дену эту девочку? У третьей моей сестры [Родионовой] трое своих ребят, муж у неё артельщик, переезжают из города в город, вот теперь находятся в Ташкенте, а родители у меня старые, я у них последний, да и мать у меня больная. Я никак не могу так перегрузить её! - возражает ей Миша. - А о Кате вы не думаете? Ведь ей ещё и двадцати нет [1914? вероятно, это ошибка воспоминаний Е.М.], а вы даете ей такую нагрузку - десятилетнюю девочку. Она у меня сама ещё ребенок, - возмущается мама. - Поскольку мы будем жить отдельно, то это, думаю, касается только нас с Катей, и, если она не против, что же вы так расстраиваетесь? - мягко возражает ей Миша. - Она моя дочь, и я вам её не отдам при таких условиях, найдем жениха без детей, - сердито говорит мама, выходя из гостиной. Миша задумчиво сидит на кушетке, я около него, тоже думаю, как быть. Мише двадцать шесть лет [родился 24.10.1888, так что в марте 1915 ему было именно 26 лет], он ещё полон заботой о себе, о своей жизни... А между тем, без ропота и досады берёт к себе ребенка умершей сестры! Как возвышает это его в моих глазах! Значит, у него хорошее, доброе, отзывчивое сердце. Да и мне предстоит высокая задача воспитать и заменить семью этой сиротке. Разве можно отказываться от доброго дела? - Катя, а ты как смотришь на это? - говорит мне тихо Миша. - Я не против, я согласна. И знаешь, за то, что ты так охотно берешь её, я тебя больше полюбила, - отвечаю я ему. Он благодарно сжимает мне руку. - Знаешь, Миша, мы из неё ещё сделаем воспитанную барышню, я подготовлю её в гимназию, я недавно очень удачно подготовила одну девочку, мне даже заплатили за это. Мне кажется, что всё будет хорошо, - мечтательно говорю я. - Ну, я буду расплачиваться с тобой поцелуями. Пойдем к тебе в комнату, так хочется тебя расцеловать за твои слова, - говорит он страстно. Я попросила у мамы разрешения, чтобы она позволила Мише привезти девочку в то воскресенье к нам. Мама согласилась. В следующее воскресенье Миша приехал с девочкой. Он принарядил её: новое зимнее пальто с меховым воротничком, хорошенькая шапочка, шерстяное синее платьице, новое бельё, сапоги, галоши. Её звать Шура. За вечер она очень привязалась ко мне. Я попросила Мишу оставить её на недельку. Он не хотел соглашаться, наверное, боялся, что она надоест нам. Бойкая, смелая, ласковая, без конца целует меня, глядит влюблёнными глазами: "Тётя Катичка, да какая ты хорошенькая! Да как я буду тебя любить!" Восторгается моей куклой, но я запретила ей до неё дотрогаться. Разыскала на чердаке ей свои игрушки, дала несколько детских книг. Весела, довольна. К вечеру собрались крестники, с любопытством глядят на неё. - Теперь ваша кр`сная будет моя! Дядя Миша увезёт её от вас и она будет любить только меня! - говорит она им самоуверенно. - Убирайтесь все из комнаты, ещё игрушки мне поломаете, - добавляет она. - Вот ещё какая фигура появилась! Вовка, давай её выставим отсюда? - говорит старший сын тёти Васюши Ваня. Ребята наступают на неё. Она побежала в кухню, схватила поварёшку. - Сейчас вам все головы поразбиваю! - кричит она на них, размахивая поварёшкой. Ребята смеются и наступают на неё. - Мама, крёсна, идите сюда, уймите мальчиков! - кричу я. Они в столовой о чём-то говорят. Идут обе: мама отстраняет ребят, а крёсна, неодобрительно качая головой, отбирает у Шуры поварёшку. - Хватила улицы, смелая! Пожалуй, и тебе попадет от неё, если рассердишь или что не по её будет, - тихо говорит мне мама, очень расстроенная. Настроение у меня падает, но я не сдаюсь. Будь что будет! В следующее воскресенье Миша увез её, Шура поехала со слезами, ей очень не хотелось от нас уезжать. Я не настаивала, чтобы он оставил ещё её погостить, так как видела, что маме тяжело её присутствие." [Чуть позже] ... Приезжает Мишин отец, уговаривает маму, обещает, что если я не буду довольна девочкой, взять её в деревню, а лето это она побудет у них в деревне, а осенью там видно будет."

19 апреля 1915 года состоялась свадьба Михаила Голубева и Екатерины Красовской. После свадьбы Катя, Миша, Шура и отец Миши жили в Петербурге. На лето отец Миши увез Шуру в деревню. А в конце лета туда же, в Борки, едут и Михаил со своей молодой женой, чтобы познакомить её с тёщей и со своей сестрой Натальей. Далее идёт подробный интересный рассказ о посещении ими Борков. Он процитирован в истории села Борки, но уместен и здесь, поскольку подробно показывает окружение Шуры в ту пору.

Голубев Дмитрий Сергеевич, 1911г На станции Завидово нас встретил отец Миши [Дмитрий Сергеевич Голубев - Карелин] на своей лошади, очень обрадованный, что мы приехали. Я с удовольствием дышу воздухом зреющих полей, любуюсь на небольшой лес с кудрявыми соснами, который мы проезжаем, как все напоминает мне мое милое детство, точно я опять маленькая девочка, а это приехал за мной мой дедушка и сейчас привезет меня в свой дом, где встретит меня моя родня. Нет, вздохнув, подумала я, надо завоевывать новую родню, а не мечтать о прошлом. Переехали на пароме Волгу [паром был из села Новое], едем берегом, начинаются поля нашего села Борки, немного вдали высится бор. Въезжаем в село... Оно теперь должно быть моим родным, ведь это родина моего мужа. Дом у папаши большой, выкрашен, окна большие, по сравнению с другими домами. Через три дома церковь. Вид на Волгу, на просторы полей. Село Борки большое, состоит из двух улиц. Есть много дачников из Москвы, наверное, все больше из своих родных. В доме все прибрано, в большой комнате три окна на улицу, четвертое боковое, висят белые тюлевые занавески, по стенам картины. Всего в доме три комнаты и большая кухня с русской печью. Мать вышла из дома встретить нас, когда мы подъехали к крыльцу. Поздоровались, вошли в дом, все уже было готово на столе к завтраку. Мать взяла в руки икону, мы с Мишей встали перед ней на колени, она благословила нас, ещё раз поцеловались, поздравили нас. Сели завтракать. Папаша весело шутит с нами, угощает, расспрашивает, разговор не особенно клеится у нас, Миша ведь почти не спал ночь. После завтрака уходит спать, а я разбираю свои вещи, повесила платья, вынула подарки, мама прислала в подарок очень хорошую шерстяную материю на платье свекрови, она осталась ей очень довольна. Вскоре пришел Миша с папашей. Он, оказывается тоже спал на сеновале. Велел матери собирать обед. За обедом я почти ничего не могу есть, завтрак был такой сытный - масло, молоко, творог, ватрушки, яйца. Я вообще мало ем, а папаша не переставал угощать меня, теперь тоже он принялся заставлять меня есть. - Ведь это не как у вас дома, привыкай к здешней стряпне, да и хозяйка у меня никуда не годится, ничего вкусного не сумеет состряпать" - сказал он. - Почему? Все очень вкусно, хлеб замечательный, в городе такого не купить, да и что сравнивать нашу жизнь со здешней? Там кроме домашней работы ничего не делают, а у мамы столько скотины, огород большой, крестьянство, да и сама она больная, как только справляется?!" - горячо ответила я ему. ...Он любит чистоту, красоту, вкусно покушать. До женитьбы жил в городе и мечтает о городской жизни, но семейные обстоятельства, старуха мать, четверо детей, жена, привыкшая к деревенской жизни, не дали ему развернуться, так и застрял он в своем родном селе, срывая свою обиду на жене. - На стол и поставить нечего, всю посуду перебила, - опять заворчал он на нее. - Что ты, папаша, обижаешь всё маму, разве не боишься, ведь теперь она не одна, нас теперь трое, а ты один! - говорю я. - Как же так? - удивляется он. - А так! Я, как женщина, всегда должна и заступлюсь за женщину, а Миша должен за нее заступаться, потому что он её сын, ведь какой же сын не заступится за мать, уж это будет тогда не сын! - говорю я. - Вот как! - смеется он, - мать, ты теперь, пожалуй, загордишься у меня, - обращается он к маме. Она взглянула на меня ласково, блеснула синева глаз. - Ай, Миша, какие у мамы красивые глаза, синие-синие. Очень редко бывает такой цвет глаз, - говорю я, обращаясь к Мише. Папаша смеется: "Ну а я и не знал до сих пор, что у моей жены глаза красивые!" - говорит он. Шура стоит, а рядом, предположительно, Голубева Елена Филипповна. Село Борки. Пришли девочки Шура и Клавдия, они ходили в лес за черникой. Шура бросилась меня целовать, награждая всевозможными ласковыми именами. Клавдия, восьмилетняя девочка, немножко дичится меня. Я вынесла им подарки, радости их не было границ! Клавдия опустилась на колени и низко поклонилась мне в ноги. Когда дома в Лигове я готовила им подарки, я немного жалела этих вещей, укладывая их в чемодан, а теперь, глядя на их радость, я жалела, что ещё мало привезла им. Мама осталась дома, а мы всей компанией прошлись по селу. Девочки не остались и обедать, жуют что-то на ходу, им тоже хочется показать нам село, Волгу, бор.

Голубев Михаил Дмитриевич, 1916г На другой день Миша рано ушел косить с папашей в поле. Мать возится на кухне с горшками, мне вставать не хочется, перебираю в уме вчерашний день, я довольна собой. Не смотря на то, что я вчера пререкалась с папашей, он, по всему видно, не сердится на меня. Почему-то мне думается, что он переживал, как-то я почувствую себя в его доме. Самолюбие его страдало, что он не может принять так, как принимали его наши, а ведь он чем хуже других? И если бы я стала гримасничать и выказывать недовольство, ему было бы тяжело это видеть, а теперь он точно груз какой свалил со своей души. Мать тоже, по-моему, должны быть довольна мной. В сердце моем пробуждается жалость к ней. Я сравниваю её жизнь и моей мамы, у которой тоже четверо детей, и какие они различные во всем. За свою жизнь я ни разу не слышала, чтобы папа не только в чем-то упрекнул маму, а даже не сделал ей маленького замечания, даже не в чем не высказал своего желания, на такую недосягаемую высоту поставил он свою жену, да и как сумел внушить такое чувство к ней. А тут какая разница, да и Миша уж он, наверное, привык к такому обращению, уплетает себе пироги, хоть бы раз взглянул с упреком на отца! Мать у Миши не красивая, выглядит старше, но все-таки симпатичная, глаза у нее не большие, но действительно красивого синего цвета и такие ясные и молодые для её лет. Она учит меня, как ставить и вынимать из печки кринки, горшки. Я и не предполагала, что это так трудно, а как ловко она их ставит и вынимает! Девочки шмыгают около нас, смеются. Я перепачкала лоб в саже, всем смешно. В уголке на кухне помещается девяностолетняя старуха, мать папаши [Маланья], она сидит на кровати и тоже улыбается, глядя на моё старание. Когда-то её Миша очень любил, а теперь она впала как говорят "в детство", все забывает, всем недовольна, ворчит тоже на мать. День прошел незаметно, вечером опять гуляли по берегу Волги, успели покупаться. Обе девочки хорошо плавают, а я к стыду своему никак не могу научиться. На другой день встала ещё раньше, решила пополоть огород у матери, очень он зарос травой. Шура понесла с Клавдией завтрак папаше с Мишей в поле. Она рассказывает мне свою жизнь, жизнь в полном смысле жизнь труженицы. С раннего детства работа в семье у матери, с первого года замужества работа в семье мужа, четверо детей, надорвалась на работе, около тридцати лет болеет. Когда Мише, он у нее последний, было 2 года, папаша надумал перестраивать дом, выстроить больше, чем был. Осень была дождливая, а потом зима наступила рано, достроить не успели, и пришлось с такой семьей жить в небольшой бане. Миша все болел, наверное, простудился, до трех лет даже не ходил. "Замучила нас стройка, тогда все ему хотелось получше, покрасивее, уж видит, что придется всю жизнь провести в деревне, а денег мало, нуждались, экономили. Уж очень рад, что сын у него, первые то все были девочки" - рассказывает она мне, - "А потом дочерей выдавать надо было, ведь не хочется кое-как, хочется как и у добрых людей, все копили им на приданое, зятья все хорошие попались, живут дружно, хорошо, да вот старшая овдовела, а потом и сама умерла [речь о Наталье Дмитриевне Кочешковой (Голубевой)], опять забота и скорбь, три сироты круглые, кому они больно нужны? [речь о Маше, Шуре и Клавдии Кочешковых] Вот и у второй дочери Маши [Шаговой (Голубевой)] мужа, пишет, взяли на войну [первую мировую], опять горе. Уж очень хороший человек и её так любит, наверное, там очень убиваются об нем с сынишкой [Григорий Георгиевич Шагов], да ещё сироту взяли к себе не на радость, девочке уже лет 12 [Марии Кочешковой], надо приодеть, кое-чему выучить, а Наташа [Родионова (Голубева) Наталья Дмитриевна, 188? - 1926] недавно приехала из Ташкента [где она была вместе с мужем, сосланным из Питера после участия в революции 1905г], хотят в деревне заняться хозяйством, надоело скитаться из города в город с такой семьей. Маша-то рисковая, живет подо всё, а Наташа домовитая, недавно приехала, а уже всё завела, точно десять лет жила в деревне, дом у них хороший, от отца достался. Все хотели продать, а вот поскитались по белу свету и потянуло домой. Хорошо, что не продали. Деревня у них хорошая, дружная, надел хороший, заживут хорошо. У нее три сына, хотя и не большие, но скоро уже будут помощники" [Пётр, Алексей и Николай Павловичи Родионовы]. Мать с любовью говорит долго о Наташе, папаша говорит, что она вся в мать и её любимица. Окончив рассказывать, она добавляет: "Вот и прошла так жизнь в работе и заботе, и сейчас надо работать, надеяться не на кого, вы сами молодые, ещё не известно, как у вас пойдет жизнь, пока ноги бродят, и буду работать, а уж там как Бог даст". "Утром идем в церковь. С удовольствием молюсь в ней, она очень нарядная, вся белая, иконы очень хорошие в золотых киотах. деревенский люд умеет молиться, мне нравятся их глубокие поклоны, с благоговением накладывают на себе крестное знамение. У меня нарядно шелковое платье, цвет, само модное, отделка бисером, оно все сияет на солнце. Папаша стоит немного поодаль часто с удовольствием смотрит на меня. Потом на селе говорили, что Дмитрий Сергеевич больше молится на свою невестку, народ ведь все подмечает. Пришли из церкви, переоделась, спешу помочь маме, сегодня приедет к нам в гости Мишина сестра Наташа с мужем. Мама очень тепло относится ко мне. Я счастлива, довольна, что побывала в церкви, что все хорошо устроилось дома. Мы доканчиваем стряпню, как уже приехала Наташа со своим мужем Павлом Ивановичем. [Родионов П.И. (? - 1942?) в 1918 работал в руководстве ВЧК в Бухаре, а в 20-е годы работал в руководстве Завидовского района Калининской области] Быстрой походкой входит Наташа к нам в кухню. Бегло осматривает она меня, здороваясь, и тревожно смотрит на мать. У той лицо довольное, на нем читает Наташа, что все хорошо, все благополучно, невестка оказалась по душе, расцветает и лицо у Наташи. за столом весело, Павел Иванович очень симпатичный, видно много читал, с ним интересно поговорить, послушать его, к Наташе относится ласково, с любовью. - Дмитриевна, а ведь нам домой пора, ребята одни там, скоро скотину пригонят" - говорит он. - Да, да, - заторопилась она. Зовут к себе, послезавтра обещаемся приехать. - Наташа, а Катя то говорит, что у меня глаза красивые!" - прощаясь с Наташей, сообщает ей мать. - Вот как!" - смеется та. Видно маму очень удивила моя похвала, её бедную, наверное, никогда ни за что не хвалили. Наташа благодарно смотрит на меня ,видно, что она очень рада за свою мать. Выношу ей тоже материю на платье, она не берет. - Ну и я твою маму буду обижать, если ты мою обидишь!" - шучу я. - Молодая у нас храбрая, собирается стариков обижать! Ничего не поделаешь, бери Дмитриевна, рассчитаешься!" - шутит Павел Иванович, ласково задерживая в своей руке мою руку при прощании. Наташа не может со мной расстаться. "Павел, поезжай потихоньку, Катя меня проводит". Миша сел с ним на лошадь, разговаривают. Мы с Наташей идем под руку, она говорит, не умолкая про свою свадьбу, про мужа, про ребят, про мать, наконец, расстались... Пришла домой счастливая, довольная. Папаша уже спал, мама убирала посуду. Я подошла к ней, обняла за шею, поцеловала её. "Знаешь, мама, как мне Наташа понравилась, мы с ней прямо не могли расстаться, точно всю жизнь знакомы", - сказала я ей. Едем к Наташе в гости. Папаша правит лошадью, она бежит не очень шибко, но легко, дорога хорошая, идет все больше берегом Волги, до Наташиной деревни верст 6. Наташа встретила нас очень радостно, в доме уютно, постели нарядные, на столах белые салфетки, красивые занавески, на стенах ковры, так недавно приехали сюда, а точно жили всю жизнь. Всего настряпала и все так вкусно, умело, чисто, аккуратно. Просмотрели все её хозяйство, прошлись по их деревне, ещё раз принялись угощать нас, я опять с удовольствием поела её стряпни, точно побывала в Лигово, так все напоминало наш домашний уют. У Наташи три мальчика 8ми, 6ти, 4х лет. Старший Мишин кресник, мы ему привезли небольшую настоящую гармонь, он остался очень доволен. Не хотелось уезжать из гостеприимного дома. Наташа подарила нам хороший ковер на стену, расстались друзьями, обещались часто переписываться, побывать и у нас в городе."

Таким образом, из этих воспоминаний видно, что сначала умер отец бабушки, а затем и мать (не одновременно). От чего умерли и где, так и осталось не известным. После смерти Шура весну и лето жила у деда (по матери) - Голубева-Карелина Дмитрия Сергеевича, в селе Борки. Со слов Вали Прикотовой, мать рассказывала ей, что спали три сестры на чердаке в доме деда, гуляли за селом и отвечали друг за друга. Затем дед отдал её сыну Михаилу, в Питер.

Образование. Со слов дочерей, бабушка окончила 2 или 3 класса церковно - приходской школы в селе Борки.

Со слов Люси: "Мать упоминала в разговоре, что была знакома с внучкой поэта Спиридона Дрожжина Машей (утонувшей впоследствии) и была у них в доме в деревне Низовке ещё при жизни поэта."

В Петербурге, "в людях".

Воспоминания Голубевой-Карелиной Е.Д. и далее упоминают кое-что о Шуре.

"Приехал из деревни папаша с Шурой. Я ей сшила новое платье, купили сапожки, галоши, новенькую белую шерстяную шапочку, книг, тетрадей. Принялись за ученье. Поддается очень плохо, памяти нет, рассеянность страшная, желанья тоже нет никакого. Накупила себе всяких книг, пособий по воспитанию, ничего не помогает, часто обе плачем. У меня большое желанье учить и учить её, а у неё только убежать во двор, поесть конфет, шить кукле платье. Я самолюбива и хочу добиться своего, изощряюсь на все манеры, чтобы приучить её к чтению, заинтересовать решением задач, развить желание правильно красиво писать. Нет, ничего не помогает: "Милая тётя Катя, не заставляй ты меня решать задачи, отдай лучше в няньки!" - сказала она. Когда я заплакала от обиды невнимание. Я ей читаю целые лекции, как хорошо быть образованной, что это совсем не так трудно учиться, стоит только захотеть, как потом она будет благодарна мне за это всю жизнь. Мы мучаемся обе, но у нас дело не продвигается. К рождеству выучили два небольшие стихотворения и решили несколько задач. Прощай мои мечты отдать её в гимназию и сделать из неё образованную барышню.

Все дочери Шуры возражают, говоря о том, что у неё была хорошая память и она и в старости читала по памяти многие стихи. Но, возможно, здесь нет противоречия - память могла развиться позже, а начиналось всё так трудно, как пишет Екатерина Голубева.

Как-то после Рождества к Мише пришла его знакомая, она вдова, у нее пять человек, у нее есть мастерская дамского пальто. На мои жалобы, что не могу её подготовить в гимназию она сказала: "Да отдайте её мне, будет хорошая пальтовщица, тоже кусок хлеба, вон она как ловко ковыряет иголкой! Ей с моими девочками будет весело, буду держать её в своей семье". "И кроить научусь, вот хорошо!" - радостно вскричала Шура. Мы невольно рассмеялись на нее. "Я даже платить вам буду за нее" - сказал Миша. "Только чему-нибудь она научилась бы в жизни". Я долго не соглашалась на его уговоры, оттягивала время, промучилась с ней ещё месяц и наконец согласилась. Шура приходит к нам каждое воскресенье, довольная, веселая, я приготовляю ей что-нибудь хорошего, конфет, делаю подарки. Девочка совсем не мешает мне в жизни, хотела для нее сделать ещё больше, но раз она оказалась не способной к учению, тут уж не моя вина. Хозяйка хвалит её, неприятностей от нее нет никаких".

Таким образом, с 1915 года (с 10 лет) Шура стала жить в Петербурге и подрабатывать "в людях", в магазине - ателье готового платья на Апраксином дворе. Со слов Вали Прикотовой, Родионов Н.П. рассказывал ей, что в этом магазине была мастерская где-то на 10 швейных машинок.

Дочери Шуры все говорят, что она, выучившись тогда в Питере шить, очень хорошо шила всю свою дальнейшую жизнь, даже сложные вещи, и это помогало ей и одевать дочерей, и подрабатывать в Моховом. Правда, денег тогда не принято было брать за шитьё, знакомые расплачивались продуктами, что в те голодные годы было даже важнее.

Кроме того, по воспоминаниям дочерей, бабушка ухаживала за маленькой дочкой хозяйки и та её очень полюбила, без Шуры - никуда. Сама училась музыке - и Шуру учила. И Рая говорила, что помнит, как "мама говорила, что умеет немного играть на пианино."

Со слов Вали, бабушка жила в Питере где-то на Фонтанке, в 6-этажном доме с узкими окнами, темным длинным коридором (типа коммуналки). Позже, в 1953г, в годы учебы Вали в Питере, бабушка приезжала к ней, и они вдвоем разыскали этот дом, а также разыскали Голубевых в Вырице.

Застала Шура и события 1917-го года в Петербурге, но рассказывала об этом дочерям только то, что было страшно, что боялись выходить на улицу за продуктами в магазин и революции этой она испугалась, поскольку это грозило её дяде отнятием лавки, а значит, лишило бы источника существования и для неё.

Через некоторое время после революции Шура вернулась обратно в Борки. Причем, не сама вернулась, а за ней приезжал в Питер дед (Голубев Дмитрий Сергеевич) и забрал её обратно в деревню. В каком году это было и с чем было связано? Валя говорит, что ей в то время было лет 17, тогда это было в 1921 году, а связано это было с тем, что в городах был голод (вследствие продразвёрсток производство продуктов в селе резко упало). Следовательно, отъезд Шуры из Питера был связан скорее не с голодом, а с тем, что практичный дед просто подискал ей жениха в деревне и решил, что "синица в руке" лучше, чем "журавль в столице", и что пора девку выдавать замуж, неча в столице болтаться. Во всяком случае, первый сын у неё родился в апреле 1925 года, значит, венчание было не позднее 1924 года. Но это уже - следующая глава её жизни.