Черный Данил Иванович, биография

Глава 7. Воспоминания о личности и характере деда.

Портрет деда, примерно конец 50-х

Я помню деда где-то в моём младшем и среднем школьном возрасте. Приезжали мы к ним, кажется, ежегодно. Последние мои поездки можно датировать по моему дневнику, который я вел в те годы: я гостил у них в июле - августе 75г (до пожара), затем в августе 76г и встречал с ними 1977-й год. Значит, деду было тогда от 68 до 70 лет.

Был он высок, худ, без бороды, черноволос и со светло-голубыми глазами. Помню его крепким, сильным стариком, но неторопливым, основательным.

Был он немногословен, постоянно занят какими-то делами по хозяйству, при этом неизменно что-то напевал "себе под нос", точнее, мурлыкал какую-то неразборчивую мелодию. Любил петь украинские песни, по праздникам и вечерами, когда в гости к ним приезжали дочери: Рая (моя мама, жившая с 66-го года в Крыму), Люся (жившая то в Моховом, то рядом - в Конакове) и Валя (жившая, как и Рая, далеко: в Сыктывкаре, а позже - переехавшая поближе, в Кимры), пели они вместе очень хорошо, на несколько голосов.

Алкоголем он не увлекался. Со слов Вали Прикотовой, "гнилушку" обычно покупала бабушка при наличии повода, и то - дед выпивал всего полстопки - стопку вина, и останавливался. Водку, хоть и предпочитал, но употреблял мало, по причинам как своей умеренности, так и потому, что она стоила дороже. Люся говорит, что помнит его пьяным лишь один только раз. По его рассказам, даже на войне свою порцию водки он не пил, а выменивал на что-то, или просто отдавал другим.

Курил папиросы (а позже - сигареты "Опал"), притом, через мундштук - это я лично помню, и объяснял мне это тем, что так меньше никотина в легкие просачивается через фильтр мундштука), притом, курил он немного, меньше бабушки, а при детях (со слов Вали) - часто вообще переставал. Со слов Вали, он много раз бросал курить, и, если б не бабушкино более сильное пристрастие к курению, то, наверное, давно бы и бросил.

В Бога дед, кажется, не верил, да и к властям относился тоже скептически.

Говорил он совершенно без украинского акцента, но при этом - как-то красиво, мелодично, как я услышал только на Винниччине, когда поехал туда. Говорил грамотно и правильно, без распространенных в простонародье слов - "паразитов" и упрощенных, "оглуплённых" слов. И других, как рассказывала Валя, ругал, когда они говорили неправильно. Так, тёте Паше Скрипалёвой, соседке, как-то заметил: "Ну что же ты, Паша, говоришь "мужчинская баня"? Ведь это же неправильно!"

По воспоминаниям Вали, дед прощал им в детстве больше, чем бабушка. Мастерил Люсе для кукол мебель: кровать, стульчик, скамеечку. Часто с работы приносил детям чернику, землянику или хлеб, при этом сочинял, будто их ему дал зайчик или лисичка, и дети были рады этому верить, подолгу расспрашивали его про этих лисичку и зайчика...

Сказки своим детям и внукам рассказывал многосерийные, в течение двух-трех недель! При этом и сам их сочинял, и порой присочинял какие-то свои вариации на основе сказок Пушкина, совершенно вольно трактуя их по-своему (например, диалог старика и Золотой рыбки). Бабушка слушает-слушает его фантазии, а потом и начнёт ругать его: "Что ты, дурак старый, там придумываешь!"

Не любил серьги на женщинах. Когда Люся их себе надела, он сказал ей: "Это дикарские обычаи, ты их ещё себе в нос повесь".

Был он очень аккуратный и чистоплотный. Когда приходил домой из бани, то второй раз менял себе нижнее белье, поскольку из бани выходил потный от жара. По воспоминаниям Вали, дед ходил всегда в чистой и зачинённой одежде, сам чинил себе рабочие рукавицы, пришивал пуговицы. Тщательно рассматривал, чистая ли ложка, прежде чем начать есть, при этом, если ложка ему казалась недостаточно чистой, то он мог демонстративно перед бабушкой вытереть ее оконной занавеской, за что бабушка его не раз ругала. Подметал у дома окурки, а бабушке у крыльца ставил баночку под окурки, чтоб она их на землю не кидала.

Помню его всегда спокойным, хотя со слов мамы - бывали у него и сильные вспышки гнева, но отходил. Так, Люся рассказала мне такой случай. Дед любил читать газеты (хотя и говорил дома, что "в газетах все врут"). Он их много выписывал (помню лично - "Гудок", железнодорожная), и постоянно читал, придя с работы. При этом порой засыпал за столом (это и я помню). И вот однажды, когда Люся была еще школьницей, он так задремал за газетой. Бабушка и говорит Люсе, сидевшей напротив за тем же столом: "Разбуди отца, что он там за столом спит, пусть идёт на кровать." Ну, Люсю по детской глупости "толкнул бес под руку" и она возьми, не словами его будить стала, а потянула отца за волосы - и он уронил голову на стол, стукнувшись. После этого он поднял взгляд на Люсю - глаза его были, как она вспоминает, какие-то дикие, бессмысленные от ярости. Он схватил первое, что попалось ему под руку - ножницы - и швырнул их в неё. Она бросилась бежать из дому...

Был он с чувством юмора, а ещё любил и умел тонко подзадоривать нас, мальчишек, друг на друга, за что его очень ругала бабушка ("дурак старый"), когда мы дрались с Валеркой. Помню, любил обхватить большим и указательным пальцами мою пацанскую тощую шею с говорил при этом медленно, как бы похваляя: "Эх, шея, как у быка! Только не шея, а хвост..." Помню, качал меня на коленке, приговаривая на украинском: "Йихав, йихав пан, пан, на коныку сам, сам. А за паном хлоп, хлоп, на коныку гоп, гоп!" и при последних словах ронял меня с колен, что доставляло ребёнку смех. При этом "пан" ехал на коленке ровно, солидно, а "хлоп" - раскачиваясь в разные стороны, как пьяный.

Вообще, в моей жизни дед стал как бы подсознательным идеалом мужчины. Сильный, самостоятельный, спокойный...